Сахаров был сродни Моисею...

21 мая исполнилось 95 лет великому Гражданину - Андрею Дмитриевичу Сахарову. Что такое Сахаров для России, для его народа - можно много рассказывать. Я лишь вспомню 8-часовую очередь ко Дворцу молодежи на Комсомольском проспекте в Москве.... Мороз. Декабрь 1989. Сотни тысяч людей, пришедшие прощаться.  Его народ. Я вспоминал в тот день слова Ахматовой: "Я была тогда с моим народом, Там, где мой народ,к несчастью, был".

Что дал людям этот тихий человек и одновременно мощь, кротость, несгибаемость, всемирный всеотклик?
Он научил их перестать бояться: власти, себя, правды, совести. Сахаров был сродни Моисею, если угодно. Или Иеремии, коего заключили в темницу царедворцы. Да, целые коллективы - военные, рабочие, так называемая художественная интеллигенция всем скопом сражались против этого человека. Подписывали письма в газеты, выходили послушно на митинги, осуждающие Сахарова. Верили многослойной клевете, распространявшейся в советских средствах массовой информации. КГБ тотально воздействовал на сознание людей. Ничего они не смогли сделать только с одним - с душой и совестью Сахарова. Ни ссылки, ни аресты, ни клевета, ни погромы так называемых палестинцев - террористических  мерзавцев из Народного фронта освобождения Палестины  - на квартире Сахарова, ни ужасающие пытки советских докторов горьковской больницы с бригадой двухметровых женщин - не сломили дух Сахарова. Он победил. Слово победило. Душа живая - победила. И мир западный реализовывал сахаровские этические императивы. И советский мир отступил перед добром и правдой.  И его народ к нему пришел. Из своего тотального беспросветного рабства.  И этот народ еще жив, несмотря ни на что.
Я закончу стихами поэта Владимира Корнилова:

 "Вечера на кухне. У Андрея
Дмитрича на кухне вечера...
Хоть зима, свирепо леденея,
Вековое дело начала,

Вечера на сахаровской кухне
Продолжались посреди зимы,
И еще надежды не потухли,
И плечом к плечу сидели мы.

Я был счастлив. Я следил глазами,
Полными восторга и любви,
Как молчал и нам внимал хозяин,
Взгляды не навязывал свои.

Лишь на лбу, себя же скрыть стараясь,
Проступали как бы невзначай
Детская застенчивая храбрость
И души высокая печаль.

Я шалел, весь распрямясь, разгорбясь,
Наконец-то встретил, наконец! -
Верной демократии прообраз,
Равенства и братства образец.

А ему - я это ясно видел -
Первенствовать вовсе невдомек:
Никакой не идол он, не лидер
И не огнедышащий пророк.

... Но зато, как Дельвиги и Кюхли
К Пушкинской причислены поре,
Все, кто был на сахаровской кухне
Некогда, хотя бы на заре,

Все, кто в лагеря еще не заперт,
Все, кто в ссылке, в полузаперти,
Все, кто учит мир с нью-йоркских кафедр
Или слепнет в БУРе у Перми,

Как слова в одно стихотворенье,
Все уже навечно включены
В названное сахаровским время,
Лучшее в истории страны..."